Носов Евгений Валентинович - Темная Вода
Евгений Носов
Темная вода
рассказ
Нет ничего досаднее, чем возвращаться с пустой охоты. После бессонной ночи
у костра, на всполохи которого вскоре набрели еще и соседи по охотничьим
засидкам, тоже выставившие свои "боеприпасы" - в знак укрепления ружейного
братства; после всенощного спора о калибрах, порохах и собаках, а тем паче о
политике, особенно распаляющей неуступчивость и не дающей сосчитать выпитое;
после затем нетвердого, похмельного лазанья по мокрым рассветным камышам,
средь чавкающих торфяных хлябей, сокрытых невесть откуда взявшимся туманом;
столь густым и плотным, что перепуганный чирок, едва выфыркнув свечой из-под
самого носа, тут же исчезал в непроглядном ватном небытии; наконец, после
бестолковой пальбы по любому живому промельку, по всякой подозрительной
загогулине, чернеющей на молочно парящей поверхности воды, - после всего
этого, называемого открытием осеннего сезона, мы, невыспавшиеся, помятые, с
дурным гудом в голове, за полдень засобирались домой, молча, отчужденно
запихивая в рюкзаки раскиданное шмутье и лагерную утварь.
Можно было, конечно, остаться еще и на вечернюю зорьку, подождать того
часа, когда земля подернется густеющей дремой, а небо еще полно прежнего
озарения. В эту пору утка, прокоротав светлое время на хлебных верхах, откуда
заведомо зрим и слышим любой конный и пеший, всякий пес и лис, покидает
дневную кормежку и тянет к воде. На безопасной высоте она ведет свой едва
ставший на крыло выводок к еще недавно тихому родному болоту, в один день
истоптанному десятками охотничьих бродней, осыпанному свинцом, горелыми пыжами
и окурками, чтобы забиться в крепи и перебыть там, вслушиваясь и тревожась, до
первых утренних отсветов...
Вечерний подлет длится каких-то полчаса, когда стрелок, слившись с
одиноким кустом, хорошо видит птицу, а она его - нет. Темный утиный рисунок
четко, чеканно проступает на рьяной палевости зари. Матерая крачка сторожко
поводит аккуратной, точеной головкой, посматривает, что там, внизу, коротко
вскрякивает, наставляя несмышленый молодняк, несчастливо родившийся в пору
предельно усовершенствованных "тозов" и "зауэров", выцеливающих их хрупкое
бытие.
В этот момент и бьют утку влет хорошей, крепкой дробью, чтобы не
рикошетила от плотного пера мелкой, бессильной пшенкой, а разила кучно и
наповал.
Еще как сказать, что лучше: утренняя ли охота на воде или вот такая, в
сухой лет, когда удачно схваченная на мушку дичь с тупым звуком падает на
прибрежный бугор и стрелок не опасается ее потерять, как часто теряют подранка
в болотной чаще. Здесь она сама себя добивает наверняка, грохаясь о твердь с
подлетной высоты.
Впрочем, сам я не охотник, никогда не заводил ружей и со времен войны ни
разу не стрелял во что-нибудь живое, и потому мои суждения об этом предмете,
надо полагать, весьма сторонни и поверхностны. А напросился я на открытие
сезона просто по случаю, любопытства ради, чтобы, как говорится, подышать
подлинной атмосферой охотничьего празднества.
- А может, останемся? - заколебался один из двух наших Андреев, обладатель
клетчатой тирольской шапочки. - Давай еще вечерок постреляем, а?
Он вопрошающе смотрел на хозяина "газика" Куприяныча, ища на его округлом,
в крупных складках лице какие-либо обнадеживающие подвижки.
- Нет, братцы, - отмахнулся Куприяныч. - Вы как хотите, а я по таким
дорогам ночью не ездок.
- Завтра поедем...
Куприяныч категорически зачехлил свою "ижевку" и бросил ее на заднее
сиденье.
В общем, разговор кончился
